«Воскрешение Лазаря». Караваджо

Вспыльчивый, грубый, эмоциональный, страстный, неуживчивый, экстравагантный, нетерпимый, наживающий всюду и всегда себе врагов, гениальный… Караваджо всегда носил при себе оружие и часто его применял. Однажды он повздорил с неким Томаззони. Из-за девушки, известной в Риме куртизанки, которая, как говорили, позировала ему для картины «Святая Екатерина». Скрестили шпаги, дуэль была жестокой и кровопролитной. Раненый Томаззони умер от потери крови. О стычке быстро стало известно властям, и Караваджо кинулся в бега, ведь его не просто разыскивали за убийство, за его голову объявили награду.
Скрываясь от наказания, он добрался до Неаполя. Здесь его прятали и опекали покровители, которые обеспечивали ему свободу, но взамен требовали писать картины. Потом художник перебрался на Мальту. Несмотря на причастность к убийству (это было непреодолимым обстоятельством), Караваджо приняли в орден мальтийских рыцарей-ионитов. И он вновь стал писать. Мучимый чувством вины, жаждущий прощения и помилования, на Мальте Караваджо создал серию работ настолько откровенных, беспощадных и драматичных в своей подаче, картин без намека на утешение, что его прямо стали называть величайшим художником современности. Всех особенно потрясло огромное полотно «Усекновение главы Иоанна Крестителя» (1608), где Караваджо впервые поставил свою подпись. Он подписал картину в центре, кровью Крестителя, будто желая, чтобы это смыло с него совершенное преступление.
В 1608 году Караваджо бежал с Мальты. Спустя некоторое время добрался до Мессины, где познакомился с успешным и состоятельным купцом Джовани Баттиста де Ладзари, который предложил художнику что-нибудь для него написать. Караваджо, как было тогда принято, написал образ святого покровителя заказчика – обратился к теме воскрешения Лазаря.

Мрачные катакомбы, два человека держат тело Лазаря, умершего четыре дня назад. Караваджо обычно писал с натуры, поэтому и здесь он нанял людей, чтобы те позировали ему. Он даже велел принести ему выкопанное тело недавно убитого юноши. И хотя натурщики категорически отказывались держать в руках тело, Караваджо настоял на своем. Говорят, он даже пригрозил им клинком.

Мощная и огромна пустота. Луч света, который прорезает пространство. Свет, который, как прожектор, высвечивает действующих персонажей, который противопоставлен тьме и пустоте и сам является действующим лицом полотна – отличительная особенность Караваджо. Свет скользит по фигурам Христа, Лазаря, его друга, Марии и прямо сейчас, в эту секунду этот неземной свет воскресит к жизни оплаканного брата. Могильщики ухватились и едва удерживают плиту, которую только что отвалили от гроба. Они отвернулись, не желая смотреть смерти в глаза. На землю выкатились кости, череп, спали погребальные пелены с Лазаря. И вот его рука, будто отозвавшись на слова: «Лазарь, выйди» – уже тянется к свету. Смятение, горе, любопытство, недоумение на лицах присутствующих. Нет ликования, нет понимания, что чудо уже случилось, так неожиданно и вопреки законам природы оно вошло в их жизнь.

А зритель вновь участник реальных событий, такой же недоумевающий и растерянный, сопричастный и неравнодушный. Одни биографы говорят, что, увидев  недоумение на лице заказчика и его знакомых, пришедших взглянуть на картину, раздосадованный реакцией Караваджо выхватил кинжал и полоснул им по холсту.

Другие утверждают, что заказчик был очень недоволен, и Караваджо в отчаянии снял изображение и написал картину заново.

В 1609 году картина была подарена мессианскому братству крестоносцев. Она пострадала во время землетрясений на Сицилии в 1693, 1783, 1908 годах, но ее удалось отреставрировать. В дошедшей до наших дней картине, которую художник написал за год до смерти, Караваджо предстает человеком, жаждущем истины и доказательств, миссионером и проповедником, искренне верящим в Воскресение из мертвых.
Подробнее здесь

Давно ли говорили о Великом посте... и вот, он снова приближается.
Началась подготовка к нему. Первая подготовительная неделя (напомню неделей в ПЦ именуется воскресный день, а то, что мы называем неделей, называется седмица)

Неделя о мытаре и фарисее

Одна из главных, единственных в своем роде особенностей Евангелия, — это те короткие рассказы-притчи, которыми пользуется Христос в своем учении, в своем общении с народом.

Поразительно же в этих притчах, что сказанные почти две тысячи лет тому назад, в совершенно отличных от наших условиях, в другой цивилизации, на абсолютно другом языке, они остаются актуальными, бьют сегодня в ту же цель. А это значит — в наше сердце.

Ведь вот, устарели, забыты, канули в небытие книги и слова, созданные совсем недавно, вчера, позавчера. Они уже ничего не говорят нам, они мертвы. А эти, такие простые с виду, бесхитростные рассказы живут полной жизнью.

Мы слушаем их — и как будто что-то происходит с нами, как будто кто-то заглянул в самую глубину нашей жизни и сказал что-то — только к нам, ко мне относящееся.

В этой притче — о мытаре и фарисее — рассказывается о двух людях. Мытарь — это славянское слово для обозначения сборщика налогов, профессии, окруженной в древнем мире всеобщим презрением. Фарисей — это название правящей партии, верхушки тогдашнего общества и государства.

На нашем теперешнем языке мы сказали бы, что притча о мытаре и фарисее — это символический рассказ о важном представителе ведущего слоя, с одной стороны, о мелком и малопочтенном «аппаратчике», — с другой.

Христос говорит: [b]«Два человека вошли в храм помолиться, один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи или этот мытарь. Пощусь два раза в неделю, даю десятую часть всего, что приобретаю». Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаза на небо, но, ударяя себя в грудь, говорил: «Боже! Милостив буди мне грешному!». Говорю вам, — заканчивает Христос эту притчу, — что мытарь пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится».[/b]

Всего три строчки в Евангелии, а сказано в них нечто вечное, такое, что действительно относится ко всем временам и ситуациям.

Но возьмем только наше время, возьмем самих себя. Если что-нибудь лежит в основе нашей государственной, общественной, да, наконец, и частной жизни, так это — не правда ли? — вот это самое безостановочное самопревозношение, самоутверждение, или, говоря более древним, но опять-таки вечным языком — гордыня.

Вслушайтесь в пульс нашей эпохи. Неужели не поразимся мы этой чудовищной саморекламе, хвастовству, бесстыдству самовосхваления, которые так вошли в нашу жизнь, что мы уже почти не замечаем их.

Всякая критика, пересмотр, переоценка, всякое проявление смирения — не стали ли они уже не только недостатком, пороком, а, хуже того, — общественным и даже государственным преступлением. Оказывается, любить родину — это все время бесстыдно восхвалять ее, унижая чужие родины. Оказывается, быть лояльным — это провозглашать все время безгрешность власти.

Оказывается, быть человеком — это унижать, топтать других людей, это возвышать себя путем их унижения. Проанализируйте свою жизнь, жизнь своего общества, самые основы его устройства, и вы должны будете признать, что это именно так.

Тот мир, в котором мы живем, так пронизан оглушительным и грубым бахвальством, что уже сам этого больше не замечает, оно уже стало его природой. Да так и сказал один из самых больших и тонких поэтов нашего времени — Пастернак — в знаменитой своей строчке: «…все тонет в фарисействе».

Самое страшное, конечно, в том, что фарисейство признается добродетелью. Нас так долго, так упорно глушили славой, достижениями, взлетами и полетами, нас так долго держали в атмосфере этого призрачного псевдовеличия, что все это в действительности нам стало казаться хорошим и благим, что в душе целых поколений возник образ мира, в котором только сила, только гордость, только бесстыдное самовосхваление оказываются нормой.

Пора ужаснуться этому, вспомнить слова Евангелия: «всякий, возвышающий себя, унижен будет». Сейчас тех немногих, кто исподволь, шепотом говорят об этом, напоминают об этом, — влекут в суды или заключают в психиатрические лечебницы. И на них науськивают других: смотрите на этих изменников и предателей! Они против величия и силы своей родины! Против ее достижений! Они сомневаются в том, что самая лучшая, самая сильная, самая свободная, самая счастливая страна… и так дальше. И благодарите, что вы не такие, как эти несчастные отщепенцы.

Но поймем, что этот бой, этот спор, ведомый сейчас ничтожным меньшинством, это бой и спор о самих духовных источниках жизни. Ибо фарисейская гордыня — это не только слова. Она рано или поздно оборачивается ненавистью к тем, кто не согласен признать моего величия, моего совершенства. Она оборачивается преследованьем и террором. Она ведет к смерти.

Притча Христа ножом врезается в самую страшную опухоль современного мира, в опухоль фарисейской гордыни. Ибо, пока эта опухоль будет расти, в мире будут царить ненависть, страх и кровь.

И так оно и есть сейчас. Только вернувшись к этой забытой, презираемой, отбрасываемой силе — к смирению, — можно очистить мир. Ибо смирение — это признание другого, это-уважение к другому и это уменье мужественно признать себя несовершенным, раскаяться, и тем самым встать на путь исправления. От бахвальства, лжи и тьмы фарисейства — к свету и целостности подлинной человечности: к правде, к смирению и к любви. Вот призыв этой притчи Христовой, вот зов, первый зов великопостной весны…

Из книги «Воскресные беседы». Протопресвитер Александр Шмеман

Великим постом много кающихся, храмы заполнены, как ни в какие другие дни. Наверное кто-то и так, для галочки, но есть и очень серьезно относящиеся. Вижу иногда мужчин со слезами на исповеди...
Пс. Если честно, всегда боюсь великого поста. Раньше не боялась